[421] Гранатовые зёрна на первом снегу (1/2)

Чэнь Юэ с нетерпением ждал утра, прихорашиваясь перед большим бронзовым зеркалом.

Прежде ему не нравилось смотреть на своё отражение. Он смутно помнил, что однажды его чуть не убили, приняв за демона. Это было очень давно, ещё когда он жил с родителями, лица которых время стёрло из памяти, оставив лишь неясные силуэты и искажённые голоса. Тогда ему запретили выходить из дома, и он более никогда не бывал на улице. Он увидел мир лишь мельком, когда его везли в поместье Чэнь после смерти родителей, и вновь оказался запертым на долгие годы. Теперь говорили, что его ничто не должно осквернить, но он-то знал, что это из-за его странных глаз и волос!

Но сейчас он глядел на себя без отвращения. У Цяньхэн сказал ему, что никого прекраснее он в жизни не видел. «Значит, иметь такие глаза и волосы — красиво, — подумал Чэнь Юэ. — Учитель не стал бы меня обманывать».

Он много размышлял о том, что связывало их теперь. Его цветок распустился в полную силу, и он захлёбывался сладостью переполнявших тело чувств. Только в объятьях У Цяньхэна он чувствовал себя по-настоящему совершенным. Они перепробовали разные любовные техники: среди книг У Цяньхэна были и «Весенние картины», сборник эротических гравюр, служивший своеобразным учебником для юных пар, познающих друг друга на супружеском или любовном ложе. Чэнь Юэ было всё равно, какие позы принимали их тела, важен был лишь момент соединения и последующая за этим сладкая боль — «колибри, проникающая в чашечку цветка жадным клювом, чтобы насладиться драгоценным нектаром», так описывали любовный акт в одном из стихотворений.

«Моё тело создано специально для него», — думал Чэнь Юэ. Мысль о том, что это мог быть кто-то другой, а не учитель, казалась нелепой.

У Цяньхэн сказал, что они будут этим утром любоваться первым снегом в саду и сочинять стихотворения. Чэнь Юэ шёл к беседке по нетронутому снегу, — значит, учитель ещё не пришёл, — и то и дело смотрел на следы, которые оставлял позади себя. Мелкий снежок сыпался с неба всю ночь и всё раннее утро и лишь недавно перестал, но ветром ещё приносило редкие, запоздавшие снежинки. Некоторые были крупные и не таяли, даже опускаясь на подставленную ладонь. Чэнь Юэ никогда прежде не любовался снегом и теперь с азартом ловил снежинки, проверяя их на прочность. Он настолько увлёкся этим, что едва не позабыл, зачем пришёл в сад.

— Где же учитель? — спохватился он, осознав, что солнце уже стоит высоко, время близится к полудню.

Чэнь Юэ посмотрел вокруг, на нетронутый снег, и решил пойти встретить У Цяньхэна. Он мог проспать назначенное время. «Тогда я его разбужу», — с предвкушением подумал Чэнь Юэ.

Ему показалось, что по снегу за живой изгородью, рассыпаны зёрна граната. Наверное, решил он, птицы принесли откуда-то ягоды и уронили, когда за ними погналась жившая в саду ласка. Он наклонился над россыпью ягод и тут увидел, что это вовсе не зёрна граната, а капли крови. Он ощутил лёгкий укол в сердце, выпрямился и огляделся.

Чуть в стороне от изгороди он увидел присыпанное снегом тело У Цяньхэна, тот лежал ничком, в луже собственной крови, подёрнутой ледком. Чэнь Юэ вскрикнул и бросился к нему, упал возле него на колени, пытаясь перевернуть его и отряхнуть запорошенную снегом одежду. У Цяньхэн казался необыкновенно тяжёлым, ресницы его были обсыпаны снежной пылью, на помертвелых губах был иней, кровь на продранной насквозь одежде подёрнулась острыми алыми кристалликами льда. Чэнь Юэ уложил его голову к себе на колени, надрывно повторяя:

— Учитель? Учитель!

У Цяньхэн слабо пошевелился, глаза его приоткрылись. В глазницах у него тоже был лёд, слезная жидкость замёрзла и рассыпалась ледяными осколками, он смотрел сейчас словно через калейдоскоп.

— Чэнь Юэ… — выговорил он, с трудом шевеля застывшими губами. — Умереть на коленях любимого — не величайшее ли счастье?..

— Учитель! — восклицал Чэнь Юэ, и по его лицу градом катились слёзы.

У Цяньхэн вдохнул, выдохнул, ещё вдохнул… Глаза его широко распахнулись. Сквозь предсмертную дымку прорвалась ясность рассудка, У Цяньхэн вспомнил, что с ним произошло и почему. Он последним усилием воли заставил себя разжать каменеющие челюсти и заговорил чужим, хриплым голосом: