Глава 9 (1/2)
14 октября 1996 год, Выручай Комната
Гермиона в раздражении упала на едва стоящий стул, когда в очередной раз безуспешно попыталась воссоздать какое-то подобие на действия, что были тонким почерком очерчены в потрепанном и отданном ей дневнике.
Все способы, описанные до нее в тетради, в теории отлично примерялись в голове. Но она понятия не имела, будет ли это работать на живом человеке и был ли хоть какой-то у нее прогресс.
Ей было не на ком проверить.
Она ждала, что Комната могла бы ей помочь, поэтому так часто туда приходила, принося с собой возможные ответы и руководство в виде обветшалых рукописей на своих руках.
Но все, что удалось ей в заваленном забытыми вещами пыльном и вгоняющем в депрессию пространстве, которое ни разу ей не помогло, — это лишь в очередной раз убедиться, что ей нужно либо что-то предпринять, либо перестать пытаться.
В чем Гермиона точно была убеждена, так это в том, что ей необходима окклюменция.
Те книги, что она нашла, дали ей все обширное об этом представление, но применять на практике получалось не больше, чем ничтожно мелкие крупицы навыка, который был далек для восприятия Гермионы.
Стены, которые она старалась опустить, — следуя всем инструкциям и планам, представляя то, как именно она их воздвигает и скрывает то, что так отчаянно она хотела скрыть, — либо держались максимум секунды, либо и вовсе не пытались дать себя ей воспроизвести.
Гермиона сотни раз использовала техники, описанные в фолиантах, но ни спокойные места, что рисовал ее усталый разум, ни закрытое пространство с полками забытых книг не могли ей дать такого результата, за которым она гналась.
Сумасшедшая идея промелькнула в ее голове, когда она подумала о том, что в самом худшем и последнем варианте действий она могла бы попросить помочь того, кто точно знал, как это применять.
Снейп.
Она не знала, на чем строилась его внезапная терпимость к ней, которая на отдаленных уголках напоминала ужасающую доброту, прикрытую привычным раздражением и мнимой злостью.
Гермиона так и не разобралась, почему он вдруг решил ей помогать?
Была ли это помощь?
Он наложил усиливающие чары на ее кольцо, отдал дневник, который предоставил даже больше, чем возможно было в ее ситуации найти, и, прежде всего, он не выдал ее секрета.
Во всей школе о ее способностях знал только Снейп.
Но согласится ли он помогать ей с окклюменцией, если она его попросит?
Гермиона не была уверена, где для него предел его благих намерений по отношению ко все годы раздражавшей его мутный образ гриффиндорке.
Разумно было ли просить профессора залезть ей в голову и позволить лицезреть все то, что будет на ладони ее разум представлять?
Она содрогнулась от этой мысли.
Нет.
Определенно, нет.
Мерлин, почему это оказалось так тяжело?
В который раз оставшись без ответов и вымотавшись до едва стоящих ног, Гермиона тяжело вздохнула и, поднявшись с ветхой и состаренной конструкции, прошла на выход, кинув на ужасно странную заставленную комнату последний взгляд.
Почему вдруг она открывалась ей этим наваленным пространством?
По ее мнению ей нужен господом забытый склад?
Дойдя до своей Башни, она обнаружила там Джинни, что сидела на холодном камне около двери.
— Джинни? Что случилось? — она подбежала к опустившей голову подруге и попыталась приподнять.
— Гермиона…
Откинув растрепанные пряди с покрасневшего лица, Джинни показала слезы.
— Давай зайдем внутрь? — мягко предложила Гермиона и подняла ее, облокотив на свое тело. — Alea est jacta.
Портрет отъехал, и она неспешно провела все еще всхлипывающую Уизли на диван, усаживаясь рядом.
— Джинни? Что случилось? — убирая волосы с ее лица, взволнованно спросила Гермиона.
— Почему он сделал это, Гермиона? Почему он поступил со мной так?
Наколдовав стакан с водой, она поспешно протянула его Джинни, заставляя выпить.
Когда удушливые слезы перешли в едва заметную икоту, Гермиона положила пальцы на ее плечо и мягко сжала.
— Это Гарри?
Джинни сглотнула, и слезы снова полились из ее глаз, но без истерики или подобной встряски. Они смиренно обжигали ей лицо, пока она дышала через силу.
— Он бросил меня, — нервно усмехнулась она.
О, Мерлин…
— Джинни, я уверена, вы обязательно помиритесь.
Та обреченно обратила взгляд на карие глаза, которые смотрели с беспокойством, и несколько секунд сидела в тишине.
— Нет, Гермиона. Я думаю, что он действительно ушел.
— Вы поссорились?
Она грустно улыбнулась ей и стала выглядеть на годы старше, чем она была на самом деле.
Все знали, что она была с самого детства в него влюблена. Когда они начали встречаться в конце прошлого года, они буквально оба падали от счастья и тонули в теплых взглядах на своих глазах.
Гарри тоже был в нее влюблен.
Он говорил об этом, и не раз. Он не показывал ей это, но, подобно ей, всегда об этом в глубине души мечтал.
Что могло произойти с ним, чтобы он так с ней поступил?
— Нет. У нас все было хорошо. Мы почти… Годрик, — она запнулась и, небрежно вытерев ладонью нос, обратно отвернулась.
— Что произошло? — положив ладонь ей на колено, Гермиона робко обратилась.
— Я не знаю, — глухо ответила Джинни. — Он просто в один день стал холоден и заявил, что мы должны расстаться. Что все это было ошибкой, и он не хочет больше продолжать.
В ее словах плескалась боль, когда она все это говорила, сдавливая челюсть, чтобы опять не зарыдать.
— Джинни… Может быть, он просто…
— Прости меня, Гермиона, — резко прервала ее младшая Уизли. — Я знаю, что я так внезапно к тебе заявилась, но… — выдавливая звуки, она бормотала. — Можно я останусь у тебя сегодня на ночь? Я не смогу вернуться в нашу Башню.
— Конечно. Ты… Ты хочешь лечь со мной или в свободной комнате?
— Я останусь здесь, — она жестом указала на диван, что их к себе устроил. — Я не хочу доставлять неудобств.
— Ты не доставляешь мне никаких неудобств.
Джинни натянуто улыбнулась, посмотрев в янтарные глаза.
— Все правда в порядке, я буду здесь.
Гермиона поджала губы, но кивнула, согласившись.
— Я буду в своей комнате, если ты передумаешь или захочешь вдруг поговорить, — вставая со своего места, сказала она хрипло.
— Спасибо, Гермиона, — сворачиваясь на диване, устало прошептала Джинни.
22 ноября 1996 год, Башня старост
Захлопнув дверь, Гермиона мгновенно привалилась на нее спиной и обессиленно скатилась на пол.
События перетекающей в рассвет усталой ночи тяжелым грузом навалились на нее, заставив тело раздробиться на осколки.
Малфой был Пожирателем Смерти.
Гарри оказался прав.
Он был прислужником того, кто убивает.
Он сам сказал, что тоже убивал.
Она прекрасно понимала, что он говорил ей это для того, чтобы она оставила его в покое и ушла.
Гермиона не позволяла ужасающей реальности проникнуть в ее глубь, пока была в попытках убедить его не поступать отчаянно, но когда она вернулась в неприкрытый и неотстраненный мир, все это обезумевшей лавиной сбило ее с шатких ног.
Ему всего шестнадцать, и он уже кого-то убивал.
Она знала, что он делал это против воли.
Она чувствовала это на его словах.
Такое тяжело, учитывая их эмоциональную синхронизацию, не ощутить.
Но это не влияет на тот факт, что все это происходило с ним.
Дамблдор.
Малфой сказал, что…
Малфой сказал, что ему было поручено его убить.
Мерлин…
Ей…
Ей нужно предупредить его?
Как она оправдает знание того, что на него охотится Волан-де-Морт?
Откуда она это знала?
Может…
Может, ей поможет Снейп?
И как она об этом скажет?
О, добрый день, профессор! Я тут случайно узнала от Драко Малфоя, который оказался Пожирателем, что у него задание убить директора. Вы не могли бы мне помочь найти какой-то выход из представленной мне ситуации и, может быть, еще мои мозги, которые я где-то потеряла?
Отчаянно застонав, она ударилась своей взрывающейся головой о дверь и опустила взгляд на свои руки.
Если бы у нее не было всего того, что у нее недавно появилось, как бы она отреагировала на чернеющую Метку на его руке?
Она бы никогда о ней и не узнала, потому что не смогла бы этого определить.
Малфой слишком хорошо играл на публике, даже несмотря на свой осунувшийся вид.
Он превосходно скрывал свои эмоции.
Не будь она эмпатом, ей никогда бы в жизни не пришлось узнать, что ощущал слизеринский мальчик у себя внутри.
Не будь она эмпатом, он бы еще пять дней назад стал горьким образом в глазах, испортившим ей детство.
Она смотрела на него украдкой иногда, чего не отрицала.
Он привлекателен, всегда им был. По крайней мере, после третьего курса он стал заметно выше и взрослее.
Он был придурком, который обзывал ее и постоянно заставлял глотать непрошеные слезы после грубых оскорблений, но она всегда считала, что за этим было что-то.
Она не надевала розовые стекла и не была в него без памяти и без разбора влюблена.
Годрик, конечно же, нет.
Но она всегда пыталась разглядеть во всех их истинную сущность. Она всегда считала, что за каждым взглядом и поступком что-нибудь стоит.
Потрясающая ирония жизни.
Теперь она была уверена в том, что это действительно так.
Вот только это оказалось далеко не тем, чем ей виднелось раньше.
Гермиона отдала бы многое на этом свете, чтобы вернуться в жизнь, когда она подобное предполагала; без угнетающего знания, которое ломало ее изнутри.
Да, обычно за людьми всегда стояли их скрытые мотивы, погребенные внутри.
Но, к сожалению, почти всегда они оказывались гадкими.
Все, кто ложился к ней в сознание без приглашения и спроса, ей открывались теми, кто имел красивый вид.
Красивый вид и спрятанные души, почти прогнившие внутри.
Она не была ханжой. Она сама скрывала многое и понимала, что никто не скажет о своих пороках, страхах и ошибках, выставляя их вперед.
Но это чувство безнадежности и горя, которое кипело у нее внутри от осознания того, что ей не удается с этим примириться, не удается перестать все это ощущать, не давало ей вернуться к жизни.
Гермиона могла бы закрыть глаза на многое, прекратить все это просто для себя воспринимать; отгородиться, сделать вид, что этого не существует.
Она имела опыт до почти семнадцати красивых лет. Она смогла бы жить с подобным раньше.
Но чувства, проникающие ей по венам, не давали ей больше это совершить.
Даже с тем кольцом, которое она надела, мысли, возвращающие в миг, когда она такое испытала, вновь приносили ощущения, которые ей больше не забыть.
Возможно, она окончательно свихнулась.
Возможно, ей пора об этом заявить и попросить о помощи.
Возможно, ей нужно проснуться и вздохнуть от облегчения, что все ее удушливые месяцы — лишь новоявленный кошмар, который с темнотой развеется.
Возможно, но… Малфой, без предупреждения пронзивший ее своей дикой болью и поразивший ее силой и не соответствием с нутром, оказался тем единственным, который ошарашил ей не только уязвленное им тело, но и разум, показав, что все бывает переменно.
Он был единственным, кто ощущался как глоток воды посередине ночи.
Когда она смогла отмыться от агонии его прикрытой и скрепленной боли под печатями из обороны, немыслимой по силе; окклюменции, как оказалось, которой он так хорошо владел; и злобы, выступающей лишь для него защитным элементом, она смогла почувствовать за всеми отголосками его.
И это поразило ее своим резонансом.
Тот образ, что он создал для себя; тот образ, у которого высокомерная походка, гадкие слова и мерзкие поступки, в одно мгновение разбился на ее глазах, поспешно улетая с Башни.
За болью, бесконечной болью, которую ее ужасно непрофессиональный ритуал совсем немного подобрал, скрывался оглушающий кошмар, который открывался страхом.
Который открывался одиночеством и поглощающим себя по силе ощущением вины, хлестающим без остановки.
Там был потерянный, испуганный и совсем юный мальчик, который вынужден носить броню и бить в ответ.
Гермиона знала, что со стороны, увидь их кто-нибудь и сделай вывод, она бы выглядела как отчаявшаяся и ничего не видящая идиотка, которая пыталась приручить того, кто был рожден охотиться за своей жертвой.
Но все его обидные слова были лишь выстрелами за защитной пленкой, которую она бесцеремонно отняла.
Если бы он действительно хотел ей сделать больно; если бы он ее по-прежнему считал волшебницей, что недостойна пользоваться тем, что было ей дано; если бы он внутри нее не ощущался правдой, скрытой ложью, выставленной напоказ, — она бы никогда и ни за что там не осталась. Она бы никогда и ни за что не стала ему помогать.
Скорее всего.
Скорее да, чем нет.
Но это были лишь хорошие для чужих глаз и ощущений маски, которые трещали на ее руках.