Слава на такой грани, когда уже плевать становится на всё остальное. Когда от одной неосторожности можешь упасть в пропасть, и просто жизненно необходимо за что-то схватиться. И он хватался. Хватался за этот запах. Хватался за эти глаза, такие холодные, как сердцевина айсберга, но заставляющие сгорать из раза в раз до пепла. А потом возрождаться из него и гореть снова. Он был слаб перед этим всем, и уже глупо было утверждать обратное.